Книги
Философия
Жизнь по Кьеркегору

Кьеркегор

ШПИОН НА СЛУЖБЕ ГОСПОДНЕЙ

Так определил свою историческую миссию сам Кьеркегор.

Если в первой половине прошлого века Дания в теоретической области была «фило­софской провинцией» Пруссии, то в сфере международной политики в годы наполеонов­ских войн она была обособлена от всей анти­французской коалиции. Молодость Кьеркегора проходила в мрачный период царствова­ния Фредерика VI. В стране господствовала феодальная реакция. Семилетняя война при­вела к сокрушительным английским нападе­ниям на Копенгаген, превратившим столицу Дании в руины, уничтожившим весь датский флот и повлекшим за собой государственное банкротство. По Кильокому мирному догово­ру 1814 года от Дании была отторгнута Нор­вегия. Капиталистическая индустриализация страны, до того еще не совершившей промыш­ленного переворота, только началась в 20-х годах (первая железная дорога была соору­жена лишь в 1847 году). В 30-х годах под влиянием революционных событий во Фран­ции появляются зачаточные движения либеральной буржуазии. Созывается совещатель­ное сословное собрание. Вступивший «а пре­стол в 1839 году Кристиан VIII потворство­вал распространению буржуазно-либеральных иллюзий. Началась разработка проекта кон­ституционной монархии. В 1848 году вспых­нуло национально-освободительное восстание в Шлезвиг-Гольштейне, приведшее к трех­летней войне с Пруссией. Еще до заключения берлинского мирного договора новым датским королем Фредериком VII была утверждена конституция 1849 года, превратившая абсо­лютную монархию в конституционную. Поли­тическое влияние Германии на Данию после революционных событий 1848 года усилилось. «Датчане, — писал Энгельс в «Новой рейн­ской газете» в статье «Датско-прусское пере­мирие»,— это народ, находящийся в самой неограниченной торговой, промышленной, по­литической и литературной зависимости от Германии. Известно, что фактической столи­цей Дании является не Копенгаген, а Гам­бург...» (2, 5, 420). А в письме Марксу он так характеризовал тогдашнее положение Да­нии: «Такой степени нравственного убожест­ва, цеховой и сословной узости больше нигде не существует» (2, 27, 70).

Такова безотрадная историческая карти­на, на фоне которой родился, жил, творил и умер «единичный» философ. Поводов для горькой иронии у Кьеркегора было более чем достаточно.

«...Безо всякого сомнения, — говорит Сартр,— имеет место коренная обусловлен­ность Кьеркегора исторической средой — его презрение  к массам  и  его  аристократизм  не оставляет никаких сомнений... в его социаль­ном происхождении и политических позициях (например,  его  симпатия  к  абсолютной  мо­нархии),  но также,  хотя  и  замаскированно, эта обусловленность обнаруживается повсюду и  явно обосновывает его  этические  и рели­гиозные позиции...» Но, оговаривает Сартр, эту общую социально-историческую обуслов­ленность    «нельзя   принимать   за   основу...» (68, 52—53). По нашему мнению, именно ее и следует принимать за основу, хотя и только за   основу.   Социально-исторические   условия являются   необходимым,  хотя   и   недостаточ­ным сами по себе, основанием для уяснения как происхождения, так и исторической роли его философии. Общее, конечно, не существу­ет без особенного и единичного, но и единич­ное   вопреки   убеждению  самого  Кьеркегора также не существует без общего, которое слу­жит основой, преломляющейся сквозь призму творческой индивидуальности, в данном слу­чае — сквозь  крайне  изломанную психологи­ческую призму.

Решающее значение для понимания со­циально-политической функции всей филосо­фии Кьеркегора имеет основная тенденция его религиозно-этической проповеди презре­ния к миру, пренебрежения к земной жизни, противопоставление временному страданию вечного блаженства. Кьеркегор приводит сво­его читателя на грань отчаяния, ставя его перед альтернативным выбором: либо без­граничное страдание, либо бездумная вера; либо мирская обреченность, либо потусторон­нее воздаяние, третьего не дано.